У пристани - Страница 73

— Вовеки слава, диду! — ответил приветливо незнакомец и мотнул шапкой.

— Ты, сыну, здешний? — торопливо спросил встревоженный дед.

— Здешний. А что?

— Нам нужно зараз видеть Гныду, Цвяха и Колия, — вмешался в разговор хлопец.

— Цвяха и Колия? — отступил озадаченный селянин и подозрительно взглянул на деда и хлопца.

— Да, их… только ты не мешайся, Олекса, — кивнул годовой дед, — мы подслушали сейчас разговор жида с экономом, нужно скорее предупредить братьев. Клянусь нашим гетманом Хмелем, что это правда!

— Так, стало быть… — обрадовался селянин, но потом все — таки подозрительно спросил: — А вы сами откуда?

— Да мы утикачи из панских полесских имений… бежим от ката Чаплинского., издалека… бежим до своих ватаг… только ты, человече добрый, не теряй времени… дело важное… страшное дело…

— Да наши тут недалеко собрались… только как оно… опасно ведь незнакомого человека вести до громады?

— Гай — гай! Да взгляни на нас, — заговорил шутливо дед, — какие мы опасные люди? Старый, сивый дед и хлопец! Тебе на одну руку…

— Ха — ха! И то правда! — ободрился селянин. — Так гайда, тут недалеко.

Пройдя берегом едва с полверсты, за село, провожатый завел деда с хлопцем на какую — то леваду. Было уже совершенно темно. Слышались только отдельные голоса. Вартовой, стоявший на рву, опросил провожатого и пропустил их.

— Вот, братцы, — сообщил провожатый, — беглец из — за Горыни имеет сообщить вам важные новости.

— А поклянешься ли ты нам, человече божий, — спросил кто — то авторитетным тоном, — что слова твои будут правдивы и что ты пришел к нам не с лукавым сердцем, с щирой душой?

— Клянусь погибелью всех панов! Клянусь нашей верой и волей! — произнес торжественно дед.

— Мы верим тебе, — отозвался прежний голос.

— Верим и рады слушать… — раздались другие голоса.

XXIX

— Панове громада! — заговорил взволнованно дед. — Мы бежим из глубокого Полесья, почитай из — под Литвы, и спешим с поручением к нашему гетману батьку… И до нас уже долетела радостная чутка, что настал слушный час посбыться ляхов да зажить по старине, на своей правде да на своей воле. Поднялся и там замученный люд, взялся за топоры, за косы да за ножи, побратавшись с огнем. Сколько мы ни шли, то везде видели пустые хутора, безлюдные села, а та и выгоревшие дотла от ляшской злобы; только, правду сказать, и палацы все панские либо разгромлены и лежат в руинах, либо сожжены и чернеют своими трубами да остовами. Первое лишь ваше, братцы, село мы встречаем еще под панским ярмом.

— А что ж поделаешь, коли пан наш не лях и не католик? — вздохнул печально другой.

— Мало ли что пан? — возразил третий, — Пан — то хоть и русской веры, а экономы все — атаманы — ляхи! Все одно под польским канчуком наши спины…

— Верно, верно! — глухо отозвались многие.

— Да и плевать нам на пана! — крикнул задорно первый. — А ляхов за бока!

— Да вот что, братцы, — заговорил снова дед, — ляхи — то и жиды не спят, замышляют на вас, да еще как замышляют… Я вот поэтому и пришел сюда. Мы вечеряли в сенях корчмы и подслушали, что жид корчмарь советовал какому — то толстому кабану — пану посадить немедленно на кол Явтуха Гныду, Софрона Цвяха и Мартына Колия, а что к завтрему он еще укажет ему штук семь — восемь людей… и пан обещал со всеми этими покончить зараз, да так, чтобы поднялся догоры волос, а с остальных грозился пан три шкуры содрать, что дидыч — де дал ему на то полное право!

Толпа была так поражена этим известием, так потрясена, а, пожалуй, испугана, что в первое мгновение совершенно застыла и тупо молчала.

— По — моему, — выждав некоторое время, добавил дед, — коли не думаете избавиться от катов, то хоть эти трое — Гныда, Цвях и Колий — да еще те, у которых висит за спиной жидовская злоба, должны удрать в эту же ночь и пристать к ближайшим загонам.

— Правда, — отозвался наконец тот, кто первый допрашивал деда, — спасибо тебе, диду, и за известие, и за пораду… многие помолятся за твою душу… только коли нам первым бежать, так прежде, друзи, расправимся мы с жидом, чтоб он не выдавал уже других, а за себя вы завтра подумаете, посоветуйтесь с батюшкой… да, може, поблагословившись, все разом…

— Годи подставлять шкуру! — загомонили все оживленно. — Годи! Смерть иродам!

— Именно годи! — решил и первый. — Расходитесь же, братцы, по домам… встреча в яру… а мы, трое, пойдем и поблагодарим жида за ласку.

В обширном покое Гущинского замка, убранном в восточном вкусе, с низкими сплошными у стен диванами, с узкими разноцветными окнами, несмотря на раннюю пору, стоял оживленный говор. Пышная шляхта, разряженная по — праздничному и вместе с тем вооруженная с головы до ног, раздраженно жестикулируя, не то спорила, не то что — то доказывала друг другу. Хозяин замка, брацлавский воевода Адам Кисель, сидел на диване, отдувался и перебегал маленькими хитрыми глазками от одного пана к другому, храня на лице своем загадочную улыбку. В последние годы он значительно постарел и осунулся; подбритая чуприна его, лежавшая уже беспорядочными, поредевшими прядями, была наполовину седой и казалась пегой; ожиревшее, обвислое лицо его лучилось морщинами, утратив прежнее добродушное выражение; обширное туловище было, видимо, в тягость своему владельцу и вызывало тяжелое, свистящее дыхание.

— Какое же это, черт возьми, перемирие, — горячился молодой, задорный шляхтич в серебряных латах, сын польного гетмана Калиновского, пан Стефан, — это война, партизанская война! Везде шайки проклятых бунтарей, кругом грабежи, разбои, свавильства… Страна вся в огне… благородному рыцарю шагу ступить невозможно: везде сторожит его пся крев!