У пристани - Страница 66

— Дид, дид! — вскрикнула восторженно Оксана, словно освобожденная от смертного приговора, и опрометью бросилась к причалу. — Диду, голубчику! — взмолилась она, когда тот, упершись о камень веслом, начал выталкивать на

берег лодку, — Перевезите меня на ту сторону… Нельзя и минуточки ждать… сейчас явится погоня, и я пропала!

— Да кто ты? Кто ты? — зашамкал дед, приставив ладонь к глазам и всматриваясь испуганно в молодого хлопчика. — Хлопец! Откуда мог взяться у меня хлопец? На птице прилетел, что ли? Вот так напасть!.. Да… не мара ли, прости господи? Свят! Свят!!

— Не крестите меня, диду, я не мара… я Оксана; моя пани, вот что была здесь, пани Чаплинская, меня посылает по важному поручению… так велела переодеться, чтоб не схватили…

— А! Вот что! — обрадовался и приободрился дед. — Оксана, новая невольница… А я… было… старый… хе — хе! — засмеялся он добродушно. — Куды метнул! Так, так… пани и мне приказала… Верно! Да не то что перевезти приказала, а и провести на добрую дорогу, чтобы пробилась на Украйну к славному гетману.

— Да, да, диду… к гетману мне нужно… перевезите, ради Христа! — бросилась было Оксана целовать у старика руки, но взволнованный дед остановил ее и, привлекши к себе, отечески обнял.

— Что ты, дытынка моя дорогая! Да неужто могла ты и минуту подумать, чтоб я отказал в твоей справе? Да размечи по яругам мои старые кости Чаплинский, если я больше буду сторожить его несчастных невольниц… годи! Занялась заря на Украйне… люд подъяремный ожил… И стар и млад спешат разбить кайданы и ударить ими по недругам… Так не стану и я дольше сидеть в своем курене, а пойду к своим братьям на помощь… хоть одного пана скручу — и то с меня довольно!

— Диду! Вы думаете тоже туда? — всплеснула радостно руками Оксана. — Господи! Как я рада! Так не будем же тратить и минуты… Того и гляди, пришлет сюда пан своих катов.

— Не бойся: урвалась им нитка! Скоро и этому подрежут хвост… А я что? Я готов, хоть сейчас… Ты думаешь, что дид будет ворочаться, как линь. Э, стой, дивчыно, — болтал весело дед, вынося кое — что из куреня и укладывая на дне челнока, — или что я — дивчына? Хлопец… хлопец! И бравый еще хлопец, ей — богу, хоть бы мне внука такого… На вот тебе на всякий случай пистоль, а я вот возьму эту рушницу; старая, батьковская, при Павлюке добыта… тут и припасу есть немного… а вот этот киек с наконечником в иной час и за копье станет… Ну вот я и готов. Садись,

садись… вот сюда, ближе к корме. Ну, а как же звать тебя, величать как в дороге?

— Зовите, диду, ну хоть… Олексой! — засмеялась детски — игриво Оксана и вспыхнула вся ярким полымем.

— Олексой? — лукаво прищурился дед. — Ну, Олексой так Олексой, а я, значит, буду дидом твоим Охримом.

Переправившись на другую сторону, дед оттолкнул челнок от берега, и его потянуло течением в сторону, к дальним лозам.

— Там вон, где вытекает из этого озера ручей, — пояснил дед, — он застрянет в кустах и наведет погоню на ложный след. А мы, Олексо, двинемся вот этими трущобами и будем держать путь к Горыни… Тропинки я тут знаю: не раз крестил лес смолоду, гоняясь за вепрями да за лосями. Незнамый человек и не пробьется, запутается навеки, — так, значит, и погоне не угнаться за нами.

Хотя стояла светлая, теплая ночь, но в лесу было сыро и мрачно. Лунный свет, пробивавшийся сквозь густую листву, ложился внизу изредка бледными зеленоватыми пятнами или колыхался в иных местах среди густой тьмы серебристым туманом. На этом слабо фосфорическом тоне вырисовывались встревоженному воображению Оксаны страшные образы лесовиков, упырей или чудовищного, с огненными глазами зверя. Но вот один поворот — и свет сразу пропал, и заклубилась кругом бесформенная мгла. Дед уверенным шагом подвигался вперед, отстраняя длинной палкой сплетавшиеся ветви деревьев и предупреждая следовавшего за ним хлопца о всякой случайности. Хлопец не отставал от своего проводника и чуть не держался за его полу. С неудержимым волнением и суеверным страхом присматривался он к окружающим предметам; но, кроме черных силуэтов ближайших стволов, казавшихся гигантскими, да гнездившейся между ними тьмы, наполненной таинственными обликами, взор его не находил ничего. Чем дальше они углублялись в лес, тем более понижалась под ногами их почва и становилась влажнее. В лесу было тихо. Под ногами хрустели ломаемые ветви и сухо шелестели хвойные иглы, лежавшие густым слоем повсюду. Вдали раздавались глухо какие — то звуки: не то стонал, не то хохотал кто — то в трущобе. Лес становился гуще, хвойные деревья сменились другими породами, становилось трудно пробираться сквозь густые заросли орешника и осины. Болотная сырость садилась влагой на одежду, на тело и заставляла вздрагивать хлопца. Один только дед, привыкший и к сырости, и к холодной мгле леса, безостановочно шагал и шагал.

— Диду! — обратился к нему после долгого молчания хлопец. — Холодно что — то и мокро становится; уж не близко ли эта речка Горынь?

— Го — го! Как бы не так! — ответил запыхавшийся от усталости дед. — Еще померяешь тропу к ней: за два дня, почитай, не дойдешь.

— Ой — ой, так далеко! — вздохнул разочарованный хлопец. — А я думал — близко… понесло влагой и холодом… ведь мы уже немало прошли.

— Путаем да кружим, а не идем в ход… Гущина ведь какая! Коли милю ушли от озера, так и то слава богу!

— Как, за целую ночь?

— Ночь — то еще не минула; там, на горе, может, скоро и светать начнет, а здесь, в долине да в пуще, еще порядочно простоит ночь. А ты, соколик мой, верно, устал?