У пристани - Страница 54

«Ты поручил мне охранить святой крест и бедный люд мой, — говорил он, обращаясь мысленно к тени покойного владыки, — и клянусь твоему праху, как клялся тебе: или самому погибнуть, или защитить и укрепить всю страну».

Богдан хотел отправиться немедленно на похороны владыки в Киев, но узнал от Балыки, что по причине сильной жары и страшно быстрого разложения тело святого отца уже предано земле. Известие это усугубило еще более гope Богдана. Однако наступающие события не дозволили гетману долго предаваться ему.

XXII

Недели через две после приезда Балыки к Богдану вошел рано утром Выговский с несколько озабоченным лицом.

— Ясновельможный гетмане, — обратился он с низким поклоном к Богдану, — лыст из Крыма.

— От хана? — повернулся к нему Богдан.

— Нет, от сына твоей милости.

— А, от Тимка! — вскрикнул гетман и весь покраснел от подступившего волнения. — Читай! Читай!

Выговский сорвал с письма печать и, развернувши его, принялся за чтение. Тимко писал в письме, что хотя хан и окружил его почетом, но положение его похоже скорее на положение пленника, чем на сына союзника. Относительно войны, сообщал он, пока еще не известно ничего верного; однако среди мурз заметно какое — то смущение; есть слух, что в диване недовольны участием татар в восстании; говорят, что султан приказал хану отпустить польских пленников назад, но хан еще медлит и не предпринял до сих пор ничего. Кроме того, Тимко сообщал отцу, что, выучившись здесь по — татарски он слыхал не раз, как мурзы рассуждали между собой о том, что хотя добыча в Польше и очень заманчива, но нечего особенно стараться помогать козакам, а то они, усилившись и разгромив Польшу, могут обратить оружие и на татар. В заключение Тимко желал отцу доброго здоровья, благополучия и прибавлял, что победы козацкие произвели большое впечатление на татар, что татары их стали бояться.

— Гм… — поднялся Богдан с места, когда Выговский окончил чтение письма. — Добро, что я послал в Царьград Дженджелея, — заговорил он отрывисто, шагая по комнате, — ляхи там, видно, крутят, иначе и быть не может: султану наше восстание ничего, кроме выгоды, не приносит, да и татары после первой добычи должны разохотиться до воины. Плохо, пане Иване, плохо… — произнес он задумчиво, накручивая на палец длинный ус, — татар и Турцию нам нельзя утерять.

Гетман остановился на мгновение посреди комнаты, словно обдумывая план дальнейшего действия. Лицо его было встревожено; между бровей и на лбу легли морщины, обнаружившие какую — то напряженную работу мысли.

— Вот что, — заговорил он, подходя к Выговскому, — я напишу сам и султану, и хану… надо послать еще кого на подмогу к Дженджелею, а ты приготовь пока письма к знатнейшим мурзам, — будем действовать и сверху, и снизу, — да отбери дары получше: не помажешь, говорят, не поедет, а татарские арбы больно скрипят.

— Слушаю, ясновельможный гетмане, — поклонился Выговский, — а больше никаких распоряжений не будет?

— Стой! А впрочем, нет, иди; я сам приду туда, — произнес отрывисто Хмельницкий.

Выговский вышел, а гетман снова зашагал по комнате. Теперь он уже не скрывал своего возбуждения; то он останавливался посреди комнаты и разводил с недоумением руками, то снова принимался шагать, сжимая брови, то теребил нетерпеливо свой длинный ус. Видно было, что гетмана осаждали тяжелые, неразрешимые думы.

Да, положение запутывалось снова. Тимко пишет, что татары не желают усиленно помогать козакам, чтоб не дать им окрепнуть. Что же, этого всегда можно было ожидать. Но нерешительность их и беспокойство нельзя объяснить нежеланием принять участие в войне; наоборот, здесь видно, что они желают, но на них оказывает действие чье — то постороннее и сильное влияние. Не решились ли ляхи выплатить им дани? Но нет, без решения сейма этого быть не может! А кто знает, быть может, уже состоялся и сейм, быть может, уже назначили войну и выбрали предводителем Иеремию?

— А!.. Проклятие! — вскрикнул вслух Богдан, стискивая кулаки. — Ничего не известно кругом! Вот и от послов наших сколько уж времени нет никаких известий. Что бы это значило?

Мысль эта приходила уже не раз в голову гетману, но отсутствие вестей от своих послов он объяснял дальностью расстояния и осторожностью, теперь же, в совокупности с известием Тимка о настроении татар, обстоятельство это принимало в его глазах угрожающее значение. Положим, он послал ко всем панам письма и переслал инструкции Верещаке; но, быть может, это не повело ни к чему, быть может, и переписку Верещаки перехватили, — предателей везде довольно! И гетман зашагал еще быстрее.

«А может, это Порта составила договор с Польшей, чтобы уничтожить Козаков? Оттого — то и татары толкуют теперь, что помогать нам нет надобности. Уж если Тимко пишет, что боятся…»

Богдан остановился и почувствовал, как его обдало из — за стены холодом и как холод этот медленно побежал по рукам и по ногам.

— Что ж, пожалуй, и так, — прошептал он, — козаки здорово насолили и татарам, и туркам, а избавиться от Козаков таким или иным образом им на руку.

Гетман опустился на кресло и сжал голову руками. «А от Москвы — ни привета, ни ответа! Единая вера! — Богдан грустно покачал головой, и возле губ его легла горькая складка. — Не хочет царь московский помочь нам! А может, и его ляхи уговорили соединиться с ними и идти против нас? Ой! — глубоко вздохнул он и опустил голову на руку. — Чем дальше в лес, тем больше тревожных дум. И всюду неизвестность… неверность… туман… Сделаешь как раз решительный шаг и оборвешься в бездну». Гетман задумался. Лицо его было серьезно и печально. Из груди вырвался снова глубокий и тяжелый вздох.