У пристани - Страница 214

214

«Поляки! Заключим искренний братский мир) вы можете победить нас выгодными условиями, но силой — никогда, — знайте! И если вы теперь нас переможете, то козаки будут непреклоннее в своей мести, чем в борьбе за свободу».

Относительно же мероприятий все стали на том, что подкрепления с Запорожья и все ближайшие загоны должны соединиться у Маслова Брода, куда соберется и черная рада; Богун же свои ополчения должен стянуть к Белой Церкви, а Фастов займет Кривонос. Относительно черной рады все были в тревоге, — она могла собраться в страшной массе, так как почти все восстали, и прийти к какому — нибудь безумному решению. Главное — не было лица, которое бы своим неотразимым влиянием могло образумить буйную, неразумную чернь. Богдана авторитет пал, другого, равного ему, нет! Когда некоторые указали на Кривоноса, то он даже обиделся.

— Положить голову к битве, — сказал он, — я могу; рубиться с врагами на саблях — я мог во всякое время; мстить панам — буду до смерти, а в лютости разве Ярема меня переспорит, но чтобы я осмелился головой и в ратном деле, и во всех красных справах равняться с Богданом, — так это еще я не сдурел… Если, не дай бог, гетман убит, то все мы пропали!

— Гетман жив и вскоре тут будет! — поразил Золотаренко всех неожиданным сообщением.

— Жив? Как? Что? — посыпались со всех сторон вопросы, и полковники окружили с живой радостью дорогого товарища.

— Он был у хана в плену, — отвечал на расспросы Золотаренко, — вероломный невера захватил нашего гетмана, когда он бросился останавливать бегущих татар… а мы его еще обвиняем! Виноват ли он, что союзник, на которого мы все уповали, оказался изменником, запроданцем польским!

В это время раздался в соседней комнате крик Ганны: «Дядько!»

Все остолбенели… Никто не знал, откуда взялся женский голос в хате и какого «дядька» он приветствовал; один только Золотаренко бросился с вспыхнувшей в глазах радостью к дверям; но на пороге стоял уже сам гетман… Внезапное, бесшумное появление его в светлице в сумрачный час ночи произвело на всех жуткое впечатление, к тому же лицо у гетмана было бесконечно печально…

— Что же вы, паны полковники, не витаете своего гетмана, проклятого народом? Или и вы уже отреклись? — произнес, окидывая всех пытливым взглядом, Богдан.

— Богдане! Друже мой! — крикнул Кривонос и бросился первый обнимать гетмана.

За Кривоносом заговорили сразу и другие.

Богдан был растроган такой встречей, обнимал каждого и взволнованным голосом повторял:

— Божья воля, друзья мои, божья воля! Коли я винен в чем, так простите…

— А что же сталось с моим славным войском? — спросил он у старшины, устало опускаясь в кресло.

— Богун через проложенные гати вывел большую часть войска, — ответил Кривонос, — а остальное все погибло.

— И гарматы?

— И гарматы.

— И святые хоругви, и клейноды войсковые?

— Все, все пропало!

Страшный стон вырвался из груди гетмана; он сжал кулаки и долго молчал, устремив глаза в одну точку.

Поникнув головами, стояли полковники перед своим гетманом, пораженные его безмерной скорбью.

Вдруг гетман порывисто встал и выпрямился; глаза его сверкнули мрачным огнем, на лице вспыхнул румянец.

— Нет, — вскрикнул он, ударив рукою о стол, — не все пропало, не все погибло, и за этот позор я заплачу вам, паны, сторицей! Я в гнезда ваши теперь пущу гадюк, я отравлю ваших слуг зрадой, я подниму на вас ваших собратьев ляхов, униженных вами до быдла, и богом клянусь, что не будет у вас пристанища в вашей земле и свою отчизну назовете вы адом! О, теперь месть, без примиренья, без пощады! Я сначала думал действовать сверху: усыпить короля, укоротить бесправье панов и освободить от панской неволи — сначала, конечно, свой родной люд, а потом и люд польский; но коли сверху меня сбила измена, так мы двинем снизу!

Кривонос вдруг выхватил порывисто из ножен саблю и протянул ее к гетману рукояткой.

— На, пробей ею эту подлую грудь, — воскликнул он взволнованно — страстно, — она могла усомниться в тебе, а ты… ты все для нас, все!

— Что ты, Максиме, голубе! — отстранил гетман рукою эфес.

— Батьку! Ты оживил нас… из гроба возвел! — загомонили все восторженно. — Одно твое слово — и будто не было лиха!

— Панове, — возвысил голос Богдан, — здесь в Паволочи много полков?

— Да полка три, — ответил Пушкаренко, — только неполные, переполовиненные… есть часть чигиринцев.

— Все равно, я хочу их видеть; пусть ударят тревогу.

Через несколько минут забили тревогу котлы, и встревоженные козаки стали сбегаться к двум фонарям, прикрепленным к высоким жердям у брамы.

Появились на крыльце несколько пылающих факелов и осветили кровавым мигающим светом стоявшего уже там гетмана; за ним виднелась в почтительном расстоянии и старшина.

— Здоровы будьте, орлята мои, славные лыцари, козаки—, запорожцы! — приветствовал бодрым и сильным голосом собравшиеся войска гетман, поклонившись на три стороны.

Толпа вздрогнула, и все головы обнажились.

— Гетман! Батько наш! Он, он, братцы родные! — раздались в разных местах радостные возгласы и вместе слились в один общий могучий крик: — Ясновельможному батьку слава! Век долгий!

И долго этот общий крик не умолкал, а перекатывался с одного конца до другого и разносился перекатами по всему местечку.

— Спасибо, детки, за ласку! — после долгой паузы начал взволнованный гетман. — Гнусная зрада лишила нас, друзи, победы — не славы: славы нашей, стародавней, козацкой, никто у нас не отнимет, и поглядите еще, как она заблестит и загремит на весь свет. Хан, вероломный пес, захватил меня в плен и бежал с поля битвы, — его купили ляхи! Эх, если б не так склалося, погибли бы под Берестечком не мы, а пышное панство: стоило только сомкнуться и взять в тиски прорвавшегося Ярему… Но господь послал испытание, не следует роптать!.. Про меня идут недобрые речи, и встает в народе вражда…

214