У пристани - Страница 175

175

Эх, да и славно же! Огонь! — раздалось в сомкнутых рядах, и слушатели как — то невольно сорвали с голов своих шапки и замахали энергически ими. А Ганна только сжала молитвенно у груди руки и, подняв к небу заполненные радостными слезами глаза, прошептала восторженно:

— Господи! Ты зажег в его душе этот пламень! Поддержи же его во все дни и на вся!

Богун передохнул несколько раз, отер пот, выступивший мелкою росой на висках, и продолжал горячо рассказ:

— Грянула сигнальная пушка, раздался на обоих берегах Стрипы страшный пронзительный крик, и мы упали бурею на головы ошеломленных врагов. Всё в ужасе побежало, не зная куда; забывали схватить даже оружие, бросались прямо под копыта наших коней… На другой стороне речки татары разметали трапезовавших ляхов, погнали их отарами к речке… Король распорядился послать им на помощь хоругви… Отступавшие без оглядки паны столкнулись на мостах с посланною им помощью; произошла давка — мосты обрушились, и войска на той стороне остались совершенно отрезанными. Начали они было окапываться да обставляться возами, так куда было сдержать натиск такой силищи!.. Максим говорил, что как пустили татары в них стрелы, темно стало совсем в их таборе, а потом как бросились на него со всех сторон, так не удержали натиска и длинные гусарские копья; наши первые разорвали их табор, опрокинули, изломали возы — и пошла потеха! А вот король успел обставиться возами да гарматой и отразил несколько наших атак, хоть и с страшным уроном; он кидался всюду с крестом, молил держаться стойко, грозил проклятием и баницией трусам… и удержался до ночи… Ну, а как упала ночь, да темная, хоть глаз выколи, так паны и начали удирать из лагеря, а за ними и слуги… Пронесся слух, — рассказывала ихняя челядь, — что и король утик… Поднялось опять чуть ли не пилявское смятение… Так несчастный, истомленный король должен был ночью бегать по лагерю и кричать: «Это я, я! Ваш король! Я здесь, не бросайте меня, на бога!» Ну, некоторые опамятовались, а другие так и в речку, и в болото бросались… Король ночью придвинулся было к городу, желая прикрыться его мурами… А батько наш ясновельможный виделся ночью с ханом, и у них вышла, кажись, размолвка… Одним словом, гетман вышел из ханской ставки мрачнее ночи и, сверкая очами, кусал с досады свой ус…

— Что же такое сталось? Измена? — спросила испуганно Ганна.

— А почитай, панна, что так, — сдвинул брови Богун, — ляхи еще из Збаража подсылали к хану послов, чтоб подкупить его, а в эту ночь, говорят, хан, отпустивши новых королевских послов, послал за нашим батьком; о чем они толковали — неведомо, а только по всему было видно, что хан начал кривить, что не было ему печали до чужой шкуры, а он только радел про свою. Так вот на другое утро ударили наши с трех сторон на королевский табор… С города было начали палить в нас из пушек, но мещане ударили в набат, перебили пушкарей и бросились к нам на подмогу… А мы уже ворвались в окопы и пробивались кровавою улицей к королю… Гетман наш на белом коне сверкал, что молния, в первых рядах, налетал ураганом на стойкие кучи врагов и опрокидывал их… За ним, за нашим быстрокрылым орлом, неслись и мы бурей, сметали все, что попадалось навстречу, под ноги. Трупами укрылось все поле… оставшиеся в живых побросали оружие и стали молить о пощаде… Лысенковский и Нечаевский курени пробились уже к самому королю, а с другой стороны рвались к нему татары, разметавши стражу, но тут подскочил на бешеном коне славный наш гетман и взмахнул высоко булавой, крикнул зычным голосом: «Згода!»

— Таки не дал короля, помазанника господня, татарам? — вскрикнула Ганна.

— Не дал, не дал — ни своим, ни татарам!

— Вот оно что! — покивал головой в раздумье дед.

— Шкода! — кто — то промолвил в толпе.

— Нет, братцы, не шкода! — возразил пылко Богун. — Хан именно его хотел взять, чтобы выторговать себе добрый гарач, а нас продать… А нам — то самим какая бы была польза в короле? Ведь всем орудует сейм, а не он… Ну, нам — то и оставили б его на память, а себе выбрали бы другого…

— Да теперь нам его и не нужно! — крикнул какой — то задорный голос.

— Верно! — с улыбкой согласился Богун. — Только, братцы, неловко же было своего избранника брать в шоры.

Веселый смех толпы был ответом на эту шутку. Загомонили голоса, послышались кругом шумные одобрения. «Эх, лыцари — орлы! — раздавались то там, то сям громкие фразы. — Братья родные! А гетман так уж именно батько! Продли ему, боже, век долгий! Слава вам, слава!»

В это время прилетел на взмыленном коне всадник и, объявив толпе, что гетман с войском уже на горе за лесом, проскакал дальше в Золотые ворота.

Всё встрепенулось и занемело.

LXVIII

На валах затолпился народ, — ишаблеванные горожане, и разодетые в парчовые да едвабные сукни горожанки, и славетные мещане, и в длинных халатах да баевых юпках мещанки с детьми и даже грудными младенцами, и всякая челядь, — все это карабкалось на валы, сползало с них, падало, сшибало других и протискивалось вперед… Везде, по всей западной линии валов пошла страшная сутолока, а над самыми Золотыми воротами так просто свалка: всякому хотелось занять это центральное место; некоторые взбирались даже на торчавшие обломки древней церковной стены и сажали еще себе на плечи детей… Раздавались оттуда и крики, и визги, и вопли…

На высокой звоннице Софийского собора в амбразуре окна показались десятки голов. Богун при первом известии о появлении за лесом гетмана вскочил на своего коня, которого держал под уздцы козак, и помчался за мост.

175