У пристани - Страница 166

166

Гетман опустил полог и вошел в палатку, а за ним и все остальные.

— Ты медлишь все, ясновельможный гетмане, — продолжал так же горячо Чарнота, — а между тем теперь ляхов как раз раздавить!

— Еще бы! — подхватил Кривонос. — За целый день от речки и до башни не гавкнула ни одна ихняя пушка. Муры их все обвалены, второй уже день никто в нас даже из рушницы не бухнул, видно, у них пороху катма!

— Да хоть сейчас пусти нас, батьку, — и заночуем в Збараже! — вскрикнул весело Нечай. — Ей — богу, надоело ловить крючками панов. Чего стоим? Чего мы ждем?

— Эх, горячитесь вы, полковники, слишком, — покачал головою Богдан. — Я посылал вот Тимка к хану, и хан отказывается идти с нами на приступ.

— Ну, так черт с ним и с его голомозым войском! Без него разделим добычу! — перебил шумно Богдана Нечай.

— Под Пилявцами мы сами погнали всех панов! — вскрикнул с молодою удалью Тимко.

— Так, сыну, правда, и без них мы можем обойтись; но если приступ не удастся сразу, если хоть немного поколеблются войска, на нас может ударить хан… Да, знайте это! Паны уже подкупили его. Вот потому — то я могу бить только наверняка.

Полковники хотели было возразить что — то Богдану, но в это время в палатку вошел джура и объявил, что полковник Морозенко вернулся из Збаража.

— Морозенко! Зови, зови скорее! — вскрикнул радостно

Богдан, повернувшись к полковникам. — Вот этот принесет нам верную весть!

В палатку вошел Морозенко.

— Ясновельможному гетману, — начал было он свое приветствие, но Богдан перебил его:

— Ну, говори: передал мой лыст? Что делают паны? Что слышно там у панов?

— Лыст передал твой, гетмане, самому Яреме. Паны, услышавшие о том, что лыст их не дошел до короля, побелели как глина, сам Ярема позеленел от злости; он велел передать тебе, гетмане, что ты не по — кавалерски поступил, а по — тирански, отрубивши голову его послу. Но я ему сказал, что выучился ты этому у его княжеской мосди.

— Ха — ха — ха! Душа — козак! — вскрикнули разом полковники. — Ну, и что же?

— Когда б не такой страх, уж, верно, маячил бы я теперь где — нибудь, как флаг на башне; но только паны здорово притихли, боятся теперь прогневить нас. Когда Ярема гаркнул на меня, так все подеревенели.

— Ха — ха — ха! Пришкварил, клятых, мой лыст! — захохотал злобно Богдан. — Ну что же, как пируется им? Весело, верно?

— Какое там! — махнул рукою Морозенко. — Пир устроил Ярема, да паны на веселых гостей мало похожи: краше в гроб кладут. В Збараже голод; последние дни приходят. Среди жолнеров бунт; все паны хотят сдать тебе Збараж, только Ярема еще удерживает их; но день, два — больше они не протянут. Уже горожане было взбунтовались и хотели отворить нам ворота, но Ярема выгнал их. Со мною вместе явились они в наш лагерь; они все это и рассказали мне. Да говорят еще, что пороху совсем нет у панов, что два дня все без пищи уже…

— Вот это дело так дело! — вскрикнул радостно Богдан. — Теперь можно и на приступ!

— Слава, слава, гетману! Давно бы так! — закричали шумно полковники.

— Веди нас, батьку, на пир к Яреме!

— Да самих, без голомозых, — покрыл все голоса зычный голос Нечая, — поднесем хану под самый нос дулю!

— Так, так! — поддержал Нечая Кривонос.

— Вот видите, дети — орлы, когда пора, то и пора, — заговорил оживленно Богдан. — Хороший стрелок сначала добре прицелится, а пуль на ветер не кидает. Так вот слушайте ж моего наказа: через годыну начнет светать, готовьте все полки; чуть засереет, мы бросимся со всех сторон на Збараж. Хмель у панов еще из головы не вышел, а мой лыст додаст им ещё больше страху.

— Ну и пойдет же потеха! — вскрикнул Кривонос. — Теперь — то уже Ярема не выскользнет из наших рук. Накроем всю Речь Посполиту.

— Так вот, готовьтесь же, полковники; да только тихо, чтобы до времени никто не узнал. Ударим сразу.

— Гаразд, батьку! Все будет так, как ты говоришь, — поклонились полковники и шумно вышли из палатки. С ними вышел и Тимко.

— Коня готовь мне, джура! — крикнул Богдан, приподнявши полог, и заходил по палатке.

Лихорадочное волнение полководца перед битвой охватило его снова. Да, вот опять, еще этот порог сломить. — и дорога в Польшу открыта. И сломить его без помощи хана! Этот неверный союз уже начинает тяготить его, Богдана. Не нужно ему больше никаких помощников: сам он добудет себе и своей Украйне и долю, и волю. Теперь уже Богдан не тот, что был! Не надо ему ни зрадливой ласки короля, ни его жалких привилей; раз удалось провести, да больше не удастся! Второй раз приходит он к Збаражу, но теперь не повернет, как тот раз, назад. Сломает Збараж, отдаст татарам всех магнатов, пойдет со всеми войсками навстречу королю; короля возьмет в плен, а тогда — в Варшаву, и там, в Варшаве, пропишет им этой саблей новый закон. Сам патриарх его венчал на это дело, святой, блаженной памяти владыка благословил на тот же подвиг, и больше он не сойдет с дороги и не уступит ляхам: он пан и гетман киевский, и не отдаст уже ляхам Украйны никогда!

Осажденный такими пылкими мыслями, Богдан нервно шагал по палатке, как вдруг полог приподнялся и в палатку торопливо вошел Выговский.

— Ясновельможный гетмане, прости, — произнес он, поспешно кланяясь, — быть может, я помешал тебе, но надо было торопиться. Есть важные новости: из Збаража к нам бросили стрелу. К стреле привязано было письмо.

— Га! Пощады просит панство?

— Нет, гетмане, письмо от женщины, от пани Чаплинской.

— Что?! — вскрикнул дико Богдан. — От нее? Она… Елена здесь? В Збараже?! Ты шутишь, смеешься?! Говори!

166